Птичка певчая - Страница 93

— Моя дорогая ханым-эфенди, не называйте меня «ходжаным», зовите просто Феридэ. Если можно…

Женщина немного растерялась, но просьбе моей вняла. Теперь, когда мы говорим с ней, я закрываю глаза, и мне кажется, что я снова у нас в саду, в Козъятагы…

Какие глупости я пишу. Наверно, у меня начинается нервное заболевание. В моей душе поселилась какая-то неуверенность, странное беспокойство. Я, как и прежде, смеюсь, мы так же возимся с Мунисэ, боремся, словно уличные мальчишки, я по-прежнему люблю насвистывать, передразнивая птиц, но грусть моя не проходит.

Когда мы ночью на пароходе ехали в Ч…, мне не спалось. Море было тёмное. Какой-то пассажир на палубе напевал заунывным голосом: «Моё беспокойное сердце у тебя, с тобой…» Я тут же забыла эту песню. Прошли месяцы. Но вот однажды апрельским днём, когда у нас в саду стали распускаться первые цветы, я вдруг ни с того ни с сего принялась напевать эту песню. Непонятная загадка — душа человека! Каким образом я могла запомнить эту мелодию, эти слова? Ведь я слышала их всего только раз в жизни.

И теперь, чем бы я ни занималась, - кормлю птиц, любуюсь морем, - я мурлычу себе под нос эту песню. Вчера вечером, повторяя последнюю строчку: «Моё беспокойное сердце у тебя, с тобой…» — я вдруг расплакалась, ни с того ни с сего, без всякой причины. Ни в мелодии, ни в словах нет ничего грустного. Я же говорю: нервы…

Больше никогда не буду петь эту песню.

Ч…, 20 июня.

В школе у меня есть приятельница, звать её Назмие. Это весёлая симпатичная девушка лет двадцати пяти. Говорит она очень приятно. Каждый вечер куда-нибудь приглашена. Наши учительницы её не особенно любят. Мне приходилось слышать о ней кое-какие сплетни. По-моему, женщинам не по вкусу, что она одевается слишком нарядно, даже вызывающе. А может, ей просто завидуют. Не знаю. У Назмие есть жених: армейский капитан, кажется, очень хороший молодой человек. Но его родители не дают согласия на их брак, поэтому молодым людям приходится пока скрывать свои отношения. Об этом приятельница рассказала мне по секрету и просила не выдавать её.

Вчера, когда я изнывала дома от скуки, Назмие заглянула ко мне.

— Феридэ-ханым, я пришла за вами, — сказала она. — Тётя моего Феридуна сегодня пригласила меня к себе на вечеринку, которую устраивает у себя в поместье. Она не знакома с вами, но просила передать вам привет и непременно пожаловать к ней.

— Как можно? — удивилась я. — Пойти в гости к чужим, незнакомым людям?

Назмие с грустью и укоризной посмотрела на меня:

— Тётку моего жениха ты называешь чужой?.. А я так хотела познакомить тебя с моим женихом! Клянусь аллахом, если ты не пойдёшь, то и я не пойду!

Я не соглашалась, придумывая всевозможные причины. Но Назмие отвергала все мои доводы, которые, надо сознаться, были весьма нелепы и несерьёзны. Приятельница моя, как я уже сказала, была девушкой с характером и могла кого угодно обвести вокруг пальца. Она так упрашивала, так уговаривал, что я, наконец, не выдержала и согласилась.

Только одно её замечание заставило меня насторожиться. Когда я начала одевать Мунисэ, Назмие нахмурилась и спросила:

— Ты девочку хочешь взять с собой?

— Конечно. Как я могу оставить её одну? А что, разве ты возражаешь?

— Нет, не возражаю, конечно… Ещё лучше. Но ведь ты иногда оставляешь её одну. Я поэтому…

— Да, но я ещё никогда не уходила на весь вечер.

Нельзя сказать, чтобы я была такой уж непонятливой. За два года мне пришлось увидеть и услышать очень многое. Но какую я допустила оплошность в тот день! Удивляюсь, как эти слова Назмие не показались мне подозрительными. Возможно, скука, желание побыть на свежем воздухе сбили меня с толку.

Маленький фаэтон перевёз нас через реку и покатил по тропинке, скрытой деревьями. Нам встретилось стадо на водопое. Старый чабан доставал журавлём из колодца воду и наполнял ею каменное корыто, у которого толпились маленькие козлята с тоненькими рожками. Мы вспомнили нашего Мазлума, спрыгнули с фаэтона, поймали одного козлёнка и принялись целовать его длинные ушки и крохотную мордочку, с которой капала вода. У меня мелькнула мысль: не купить ли у чабана этого козлёнка. Но я тут же отказалась от неё. Ведь скоро опять уезжать. Мало у нас горя? К чему ещё одна привязанность, ещё одна боль?

Через полчаса мы подъехали к старому дому, окружённому со всех сторон навесом, увитым зеленью. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались виноградники. Место было живописное, но безлюдное.

Тётка Феридуна-бея оказалась полной пожилой женщиной. Она мне как-то сразу не понравилась. Женщине в таком возрасте не подобает одеваться так крикливо. Волосы её были выкрашены в рыжий цвет, брови насурьмлены, щёки ярко нарумянены. Словом, на неё было страшно смотреть.

Она провела нас в комнату на втором этаже, сняла с меня чаршаф, затем с излишней фамильярностью поцеловала меня в щёки, словно обнюхала, и сказала:

— Как я рада нашему знакомству, золотко, дочь моя! Ах, Гюльбешекер! Что за Гюльбешекер! Действительно, прямо хочется попробовать… Просто зажигаешь!..

Я ужасно сконфузилась. Однако надо было держаться и не подавать виду. Есть безалаберные люди, которые часто не думают, что говорят. Очевидно, тётка Феридуна-бея была именно такой.

Нас с Мунисэ надолго оставили одних в комнате. Солнце село. Розовый вечерний свет, который пробивался сквозь густую листву навеса, постепенно угасал. Я шутила с Мунисэ, пыталась развлечься, но в сердце заползала тайная тревога. Мною овладело беспокойство. Из сада доносились мужские и женские голоса, возгласы, смех, звуки настраиваемых скрипок.