Птичка певчая - Страница 103

103

— Вай, крошка, опять ты?

Увидев его, я тоже не удержалась и закричала:

— Доктор-бей! Вы же были в Зейнилер!

Я не преувеличиваю, это был настоящий крик.

Опрокидывая на своём пути пузырьки, доктор подошёл ко мне, схватил за руки, притянул к себе мою голову и поцеловал в волосы сквозь чаршаф.

Мы виделись только один день, даже меньше, всего несколько часов. Но какая-то внутренняя обоюдная симпатия связала нас. Через два года мы, как закадычные друзья, вернее, как отец и дочь, бросились друг к другу. Что делать? Человеческое сердце — такая непостижимая загадка…

Совсем как тогда в Зейнилер, Хайруллах-бей спросил:

— А ну-ка, шалунья, говори, что тебе здесь надо?

Его голубые, ясные, как у ребёнка, глаза так чудесно сверкали под белесыми ресницами! И я так же, как в Зейнилер, улыбнулась ему прямо в лицо и ответила:

— Вы ведь знаете, что я учительница, доктор-бей. Разъезжаю по стране. Теперь меня назначили сюда.

С беспредельной грустью в голосе, точно ему была известна вся моя жизнь, все, что у меня на сердце, доктор сказал:

— Ты всё ещё не получила известий, крошка?

Я вздрогнула, словно мне плеснули в лицо холодной водой, часто заморгала, стараясь казаться изумлённой:

— От кого, доктор-бей?

Старик нахмурился и погрозил пальцем:

— Зачем меня обманываешь, крошка? Твои губы научились лгать. Но глаза и лицо ещё совсем неискушённые. О ком я говорю? Да о том, кто заставляет тебя кочевать из края в край…

Я засмеялась, пожала плечами.

— То есть, хотите сказать министерство образования? Но вы же знаете, учительница должна служить детям своей страны.

Доктор, как в Зейнилер, опять усомнился в искренности моих слов. Его доводы очень меня огорчили, и я запомнила их слово в слово.

— В таком возрасте?.. С такой внешностью?.. С таким лицом?.. Хорошо, пусть так, крошка, пусть так. Только не будь дикаркой…

Доктор забыл про свои лекарства, я — про свои книги. Мы продолжали наш разговор.

— Так ты учительствуешь в этой школе? Не так ли?

— Как нехорошо, что вы забрали нашу школу, доктор-бей!

— Я думаю о другом. Как называлась та злополучная деревня, где я обучал тебя профессии медсестры? Помнишь? Ну, а теперь будешь мне помогать? Да и разница небольшая: у тебя маленькие мартышки, у меня — мои дорогие медвежата. Душой они очень похожи друг на друга. И те и другие искренние, простодушные, чистосердечные. Время-то сейчас какое! Война. Помогать моим медвежатам более благородное дело.

Он неожиданно улыбнулся, и мне стало радостно и легко на душе. Да, да, пусть у меня будет дело, которому я смогу отдавать свои силы, свою любовь.

— Я согласна, доктор-бей. Приступлю, когда скажете.

— Да хоть сейчас. Посмотри, что здесь натворили. Будто работали не руками, а…

Последовало грубое, неприличное слово. Я смутилась и сказала:

— С одним условием, доктор-бей: вы не будете при мне выражаться, как солдафон.

— Постараюсь, крошка, постараюсь, — улыбнулся доктор. — Но если иной раз вдруг не сдержусь, ты уж извини меня.

Мы с доктором до самого вечера приводили в порядок госпиталь и готовились к приёму раненых, которые, как нам сообщили, должны были прибыть на следующий день.

Кушадасы, 26 января.

Вот уже месяц, как я работаю сестрой милосердия у доктора. Война продолжается. Раненые нескончаемым потоком поступают в госпиталь. Работы столько, что иногда я не прихожу домой ночевать. Вчера всю ночь пришлось ухаживать за тяжело раненым пожилым капитаном. Под утро я так устала, что заснула прямо в кресле в аптекарской комнате.

Сквозь сон я почувствовала, как до моего плеча кто-то дотронулся. Открываю глаза — Хайруллах-бей. Он боялся, что я продрогну, и осторожно набросил на меня лёгкое одеяло.

Голубые глаза доктора ласково улыбались. Но в лунном свете его лицо казалось таким бледным и утомлённым.

— Спи, крошка, спи спокойно…

Как приятны были мне эти слова! Я хотела что-то ответить, выразить доктору свою признательность, но усталость и сон одолели меня. Я только улыбнулась и снова закрыла глаза.

Я очень полюбила старого доктора, несмотря на его недостатки. Во-первых, он любит непристойно выражаться. Правда, окружающие часто заслуживают этого, но есть ли оправдание сквернословию? С его языка иногда срываются такие неприличные слова, что я убегаю и по несколько дней потом не смотрю ему в лицо.

Доктор сам знает о своём пороке.

— Не обращай внимания, крошка. Такова уж солдатская служба.

Хайруллах-бей напоминает мне маленького ребёнка, которому всё прощается за его простодушное раскаяние и милую застенчивость.

Второй недостаток, по-моему, ещё более ужасен, чем первый. У этого грубого человека поразительно тонкая душа. Он мастерски выуживает у людей признания о самом сокровенном, о чём они боятся говорить даже самим себе. Он знает почти все мои приключения, хотя я стараюсь ни с кем не делиться своими секретами. Сама того не замечая, я всё ему рассказала. Иногда он задавал мне вопросы, обычно я отвечала очень коротко и сухо. А доктор собирал по словечку и всё узнал.

Хайруллах-бей одинок. Лет двадцать пять назад он женился. Через год жена умерла от тифа. С тех пор он живёт холостяком. Родился доктор на Родосе. Однако в Кушадасы у него есть какое-то поместье. Словом, этот человек не нуждается в жалованье полковника. Он гораздо больше тратит на больных из своих личных средств. Например, позавчера я прочла раненому солдату письмо из дому. Старая мать писала, что нищета и голод совсем задушили их, дети пошли по миру. Выслушав письмо, солдат глубоко вздохнул.

103